Мне всегда были свойственны сильные эмоции: как искристая радость, так и глубокая печаль. И я долгое время считала, что «позитивные» эмоции надо поддерживать, а с «негативными» стоит всячески бороться. В моей грусти виделось мне нездоровое проявление русского менталитета. Некая тоскливая реакция на бескрайние снежные поля, ухабистые дороги, заунывные песни об умирающем ямщике… Не хотелось мне эту часть себя подпитывать, не могла я ее осознать и принять.
Но жизнь на юге вблизи с природой изменила мое отношение к грусти. Для меня была невыносимо тяжела сибирская зима, длящаяся по полгода. А здесь природа хоть и засыпает в ноябре, но это не летаргический сон, а сладкая дрема. Проживая мягкие зимы одну за другой, наблюдая за восходами и закатами из окон деревенского дома, я смогла вместить в себя и радость, и печаль, ощутить их естественную сменяемость, как сменяемость дня и ночи, времен года, как прохождение разных жизненных циклов… Я вижу в окружающем мире много счастья и много страданий, и мне больше не хочется бежать, закрывая глаза руками, когда я сталкиваюсь с болью. Я прохожу через нее стойко, я даю себе право на слезы, на разочарование. Я знаю, что они столь же естественны, как веселье и вдохновение.

Лес становится все прозрачнее, и моя тихая грусть занимает все больше времени. Поздняя осень и зима для меня — время светлой печали и созерцательности, но придет весна, и станет больше веселья и активности. И мне нравятся оба этих состояния.